http://lev-trotski.narod.ru/02.htm
ВЛАДИМИР КОЗАРОВЕЦКИЙ
УТАЕННАЯ ЛЮБОВЬ ПУШКИНА
Среди пушкинских тайн и головоломок две загадки давно привлекают внимание пушкинистов больше остальных: «утаенная любовь», упомянутая в черновом варианте вступления к «Полтаве» и тайна 10-й главы «Евгения Онегина». 10-ю главу расшифровал Александр Лацис – по крайней мере, ее первые 11 строф; ключ к расшифровке остальных строф остался в его архиве, находящемся в РГГУ. Что же до «утаенной любви», то она пока не разгадана. Интерес к ней понятен и усилен тем, что у Пушкина есть ведь так называемый «донжуанский список», а над загадкой бьются до сих пор, хотя и написаны о ней многие тома. Александр Лацис по этому поводу предположил, что ищут не там и что под «утаенной любовью» Пушкин имел в виду свободу, но с этим трудно, невозможно согласиться, настолько постоянно и открыто, во всех нюансах поэт говорил о своей любви к свободе. Между тем, как мне кажется, сам Лацис был в двух шагах от разгадки, только он прошел мимо нее в собственной работе.
Вот цитата из стихотворения «Романс», под которым Пушкин поставил дату «1814», являющуюся явной мистификацией:
Под вечер, осенью ненастной
В далеких дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках.
..........................................................
Дадут покров тебе чужие
И скажут: «Ты для нас чужой!»
Ты спросишь: «Где ж мои родные?»
И не найдешь семьи родной.
.............................................................
Быть может, сирота унылый,
Узнаешь, обоймешь отца.
Увы! Где он, предатель милый,
Мой незабвенный до конца?
Утешь тогда страдальца муки,
Скажи: «Ее на свете нет,
Лаура не снесла разлуки
И бросила пустынный свет».
…………………………………………...
Но что сказала я? Быть может
Виновную ты встретишь мать.
Твой скорбный взор меня тревожит!
Возможно ль сына не узнать?
Уровень, психологическая проникновенность этого стихотворения Пушкина, проникнутого чувством ответственности за судьбу ребенка, позволила Лацису отнести его примерно к 1818-19 году и адресовать его к роману Пушкина с полькой Анжеликой Дембинской, пришедшийся на 1817 год. Это о ней писал Пущин в своих воспоминаниях о Пушкине: «Случалось, зайдет он ко мне. Вместо: «Здравствуй», я его спрашиваю: «От нее ко мне или от меня к ней?»... В моем соседстве, на Мойке, жила Анжелика – прелесть полька!.. На прочее – завеса.» Лацис вполне обоснованно выводит, что под «прочим» Пущин подразумевал родившееся дитя и что это был сын. Далее Лацис прослеживает судьбу его и потомков Пушкина вплоть до Троцкого – но меня в этой истории интересует другое.
Причиной мистифицирующего изменения даты стихотворения было, конечно же, рождение ребенка: в XIX веке открыто говорить о незаконнорожденных детях было не принято, и Пушкин, даже написав стихотворение, сделал все от него зависящее, чтобы тайна не была раскрыта. Более того, в написанном в 1830 году стихотворении «Паж», имеющем и другое название – «Пятнадцатый» – и изображающем пятнадцатилетнего влюбленного подростка (а если попытаться идентифицировать его с самим Пушкиным, то опять же получается 1814 год), в черновом варианте одной строкой были слова «моя варшавская графиня», и, чтобы даже такой далекой ассоциацией в стихотворении, не имеющем никакого отношения к роману с Анжеликой, Пушкин, чтобы не напоминать о ней, заменил «варшавскую» на «севильскую».
В «донжуанском списке» Пушкина, где он перечислил свои любови, относительно немного имен: 15 – в первой части и 22 – во второй. Если это сопоставить с его фразой, что Наталья Николаевна – «сто тринадцатая любовь», то можно сделать вывод, что он имел в виду «сто тринадцатая женщина», а в этот список поместил только тех женщин, которые оставили серьезный след в его душе и сердце. Судя по тону и содержанию стихотворения, Анжелика Дембинская должна бы была оказаться в этом списке. Все имена в списке даны без фамилий и в силу их обычности по большей части допускали возможность неоднозначного толкования, кто назван под тем или иным именем. Поскольку Анжелика – имя чрезвычайно редкое и сразу давало ключ к узнаванию (что было недопустимо из-за рождения ребенка), Пушкин его и не назвал. Казалось бы, справедливое рассуждение, но... не похоже на Пушкина. Он должен был что-нибудь придумать и если уж и утаивать свою любовь, то по-своему, по-пушкински, зашифровав ее.
«Донжуанский список» составлен хронологически, по годам, и потому все имена в нем пушкинистами давно разгаданы. Роман с Анжеликой Дембинской по времени (август 1817) приходится на промежуток между «Катериной II» (июнь 1817) и «Кн. Авдотией» (осень-зима 1817). «Катерина II» обозначает Екатерину Андреевну Карамзину, которой был сильно увлечен Пушкин: 8 июня 1817 года он пишет ей признание в любви, она передает письмо мужу, за этим последовали объяснение поэта с Карамзиным и слезы Пушкина; имя «Кн. Авдотия» обозначает княгиню Евдокию Ивановну Голицыну, увлечение которой приходится на тот же год (он знакомится с ней в сентябре, а 24 декабря Карамзин пишет Вяземскому в Варшаву, что Пушкин «смертельно влюбился в Пифию Голицыну, у которой проводит вечера».). Судя по включению в список Карамзиной и Голицыной, Пушкин «считал» и те любови, которые не обязательно сопровождались физической близостью: он имел в виду прежде всего чувство. И вот на промежуток между этими двумя увлечениями и приходится любовная связь Пушкина и Анжелики.
Но в списке между «Катериной II» и «Кн. Авдотией» стоит только одно имя под инициалами «N.N.», разгадки которого пока не существует (о нем так и пишут, что это самое трудное для разгадки имя). Это не могут быть инициалы имени и фамилии, поскольку все остальные имена даны без фамилий; следовательно, это общепринятое обозначение скрытого имени. Напрашивается вывод, что это и есть «утаенная любовь» Пушкина, Анжелика Дембинская; причиной ее утаивания было рождение сына, судьбой которого он интересовался и которого пытался повидать.
Немедленно возникает вопрос: почему это до сих пор не пришло в голову пушкинистам? – Ведь для ответа достаточно просто заглянуть в «Летопись жизни и творчества Пушкина» М.Цявловского: никаких других женщин в жизни Пушкина в этот период не было. Ну, я понимаю, почему не заметил этого простого решения Лацис: его мысль настолько безоглядно работала в ином направлении, что на остальные широты взгляда не хватило (уверен, что будь я на его месте, я поступил бы точно так же, тоже сосредоточившись в направлении Троцкого). А другие? – Как мне кажется, причиной этому – ошибка, которая допущена в «Летописи» Цявловского: приводя – видимо, по памяти – в комментарии к взаимоотношениям Пушкина и Анжелики цитату из воспоминаний Пущина, он не только смешал разные эпизоды и ввел детали, которых в этом месте воспоминаний Пущина не было, но еще и в авторстве и адресате вопроса «От нее ко мне или от меня к ней?» поменял Пущина и Пушкина местами, что совершенно изменило смысл происходившего в жизни. Вот что написано в «Летописи» Цявловского: «Раз, зайдя к Пущину и не застав его дома, Пушкин оставляет на столе лист бумаги со своим рисунком, изображающим их общую знакомую польку Анжелику, с надписью: «От нее ко мне или от меня к ней?» Рисунок не сохранился.» Редактор и корректоры тома эту ошибку не заметили, пропустили; между тем «Летопись» – настольный справочник любого пушкиниста.
Предвижу возражение. Окончательный текст посвящения к «Полтаве» и есть стихотворение, обращенное к «утаенной любви»: «Да неужто же эти стихи написаны незнатной польке, продавщице билетов «передвижного» зоопарка через 10 с лишним лет после этой короткой любовной связи?» – спросят меня.
Ну, что ж, можно остановиться и на том, чтобы с этого момента считать разгаданными инициалы «N.N.» в «донжуанском списке» Пушкина и принять мое замечание об исправлении указанного места в «Летописи». Но есть в «Посвящении» места, которые при внимательном чтении заставляют задуматься.
ПОСВЯЩЕНИЕ
Тебе – но голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе -
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
Совершенно очевидно, что под «музой темной» подразумевается сокрытие, шифровка и что если речь идет о женщине, которую Пушкин любил когда-то, давно («некогда», «бывало»), которая «бросила пустынный свет» и которой теперь адресовано это посвящение («твоя печальная пустыня»), то адресатом стихотворения вполне можно было бы счесть и Анжелику Дембинскую: почему бы ее скромной душе и не вызвать у поэта такое сильное чувство – особенно если она любила самозабвенно? и если Пушкин, сравнивая ее с женщинами, которых он любил позже, увидел в ней нечто, чего так недоставало ему в них? Но как, в таком случае спросят меня, понять «без ответа», которое прочитывается как «безответная любовь»?
Полагаю, что это место понимается не в том смысле, как это сказано Пушкиным – и не только потому, что такому прочтению противоречат «звуки, Бывало, милые тебе» и «дни разлуки». Эти две строки («Перед тобою без ответа Пройдет, непризнанное вновь») относятся не к чувству, а к стихотворению. Ключ к пониманию этого места – в строке «Коснется ль уха твоего?», из которой следует, что в момент написания посвящения эта женщина находилась не там, где стихи Пушкина были широко известны. Между тем к концу 1828 года, когда было написано это посвящение, Пушкин был общепризнанным национальным гением. Каждое его новое стихотворение – тем более поэма «Полтава» – читалось всеми хоть сколько-нибудь грамотными людьми, и это посвящение могло не стать ей известным, как «некогда» осталось для нее неизвестным стихотворение о любви к ней (а не сама любовь), только в том случае, если ее уже не было в России. И в самом деле, посвящение могло остаться «непризнанным», неузнанным ею – такой смысл этого слова подкрепляется следующей строкой стихотворения: «Узнай, по крайней мере, звуки…»
Вопрос в том, можно ли признать «Романс» Пушкина стихотворением о любви, когда речь в нем – преимущественно о сыне (о любви к его отцу, то есть к Пушкину, – только слова «предатель милый, Мой незабвенный до конца»)? – Думаю, что можно. Даже если он написал ей тогда и какие-то другие стихи, пока еще не разгаданные нами.
Предвижу и следующее возражение: все это притянуто за уши, и связи между этими двумя стихотворениями никакой нет. И, в конце концов, при чем тут «Полтава»? В ответе на последний вопрос и содержится объяснение тайны этого посвящения к поэме и его связь со стихотворением «Романс».
В 1822 году Пушкин просит Бенкендорфа отпустить его в поездку в Европу – ему отказывают; точно так же отказывают ему и в путешествии в Китай. Тогда он просится в Малороссиию:
«Если Николай Раевский проследует в Полтаву, покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство дозволить мне его там навестить.»
«Чего не хватает в этом письме? – задавался в свое время вопросом Лацис и отвечал: – Пояснения. С чего вдруг – в Полтаву, и почему просьба условная, в зависимости от того, будет ли там Николай Раевский? И какая надобность повидаться с Николаем Николаевичем-младшим, с которым в недавние дни путешествия в Арзрум Пушкин две или три недели прожил в одной палатке?»
Пушкин в письме Бенкендорфу явно подразумевает что-то, известное им обоим – и это действительно так, поскольку если адъютант Бенкендорфа Дубельт еще не поставил своего шефа в известность о «тесной связи» между Раевскими и Пушкиным, то теперь это письмо прокомментирует: Пушкин собирается навестить своего сына. Сын находится где-то недалеко от Полтавы, а где именно – Пушкин не знает и думает, что без Николая Раевского может не отыскать. А Дубельт как минимум присутствовал при крещении сына Пушкина и Анжелики Дембинской, поскольку был тогда адъютантом генерала Раевского.
И чтобы уж никаких сомнений у читателя не осталось, вот текст письма Дубельта Раевскому-младшему от 1 мая 1834 года:
"Посылаю вам паспорт для вашего Дембинского (выделено мной – В.К.) и прошу вас возвратить мне тот паспорт, который был ему выдан с.-петербургским Генерал-Губернатором. По истечение же годичного срока пришлите мне и прилагаемый паспорт для перемены оного…
Ваш друг душою и сердцем Л. Дубельт"
Вот почему именно к «Полтаве» написал такое посвящение поэт, у которого само это название неминуемо вызывало мысли о сыне и о его матери.
В черновике другой поэмы, написанной за год до «Полтавы» Пушкин оставил еще одно свидетельство о том, что интересовался судьбой сына:
От общества, быть может, я
Отъемлю ныне гражданина,
Что нужды, я спасаю сына…
– написал Пушкин в не вошедшем в основной текст поэмы «Цыганы» отрывке, где эти слова произносит Алеко над новорожденным младенцем. Слова эти меньше всего могут относиться к ребенку, рожденному в цыганском таборе, но в них очевидно и то, что Пушкин имел в виду собственного сына, когда писал их. Спрашивается, в таком случае, почему эти строки написаны именно в «Цыганах»? – Ответ на этот вопрос разговор для отдельного сюжета.
А теперь можно с помощью Лациса проследить и ниточку, ведущую к знаменитому потомку Пушкина.
В сентябре 1820 года Пушкин в письме к брату Льву пишет (речь идет о сыне генерала Раевского Николае Николаевиче Раевском-младшем): «Ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные». Мальчик родился – судя по времени романа с Анжеликой – не ранее мая 1818 года и был отправлен под Полтаву, в имение Раевских, там при крещении получил имя Леонтий. Воспитываясь под наблюдением доверенного человека семьи Раевских француза Фурнье, прекрасно изучил его родной язык и перед смертью читал старому генералу по-французски. После смерти генерала в имение вернулась его вдова; с одной из ее кузин, урожденной Бороздиной, у сына Пушкина была связь. Ребенок – тоже незаконнорожденный – был отдан на воспитание в надежную, непьющую (еврейскую) семью и стал Давыдом Леонтьевичем Бронштейном; старшего сына Давыда Леонтьевича назвали Александр, другого сына – Лев, а сестру – Ольгой. Когда в 1918 году к Льву Давыдовичу Троцкому пришли за защитой от большевиков бундовцы, Троцкий, понимая, почему они пришли именно к нему, сказа им: «Передайте тем, кто вас послал, что я не еврей». Эту фразу до сих пор понимают в том смысле, что Троцкий был интернационалистом и национальности для него не существовало; между тем его слова следует понимать в прямом смысле. А я, пользуясь случаем, приношу свои искренние соболезнования как тем, кто гордился еврейским происхождением Троцкого, так и тем, кто за то же самое Троцкого ненавидел.
ИЗ-ЗА ЧЕГО ПОГИБАЛИ ПУШКИНИСТЫ?
